Марк Ротко, «Без названия». $28 000 000. Сай Твомбли, «Без названия». $2 300 000. Блинк Палермо, «Без названия» или «Стофбилд». $1 700 000. Десятки аукционов по всему миру, несколько десятков выставок в год, сумасшедшие деньги. Полотна, которые не отражают ни мастерства автора, ни высокого замысла, ни тени классического искусства. Полотна, которые могли бы нарисовать вы сами. Если бы додумались.
Кто-то говорит, что это полный бред. Кто-то подходит к этому делу по-философски, чувствуя, что соприкасается с великим. Современное искусство – одно из самых противоречивых и актуальных явлений сегодняшних дней. Его можно не понимать и потому ненавидеть, его можно не понимать и даже любить, его можно просто стараться понять. Почему сегодня мы смотрим на картины размером во всю стену, на которых присутствует всего два цвета, и удивляемся восторженным взглядам человека рядом с нами?
Еще в начале XX века вокруг небезызвестного и в чем-то хрестоматийного для современного искусства «Черного квадрата» Малевича велись дискуссии и бои за толк. Но обратимся к истории: началом современного искусства считается вторая половина XX века. Впервые этот термин был применен Розалиндой Краусс, крупнейшим аналитиком современного искусства. В своей диссертационной работе (1971) таким термином она охарактеризовала работы скульптора, абстрактного экспрессиониста Дэвида Смита. Поиск новых смыслов, образов, вплоть до дематериализации объектов (например, перфомансы и хэппененги), противопоставление модернизму – так можно обозначить художественные искания современного искусства. Вслед за философами они назвали себя «постмодернистами». Главными становятся не объект, а процесс, движение, преобразование, действие. Наглядным примером в данном случае могут стать триптихи Фрэнсиса Бэкона, в которых один и тот же объект (человек) представлен в развитии, своем движении.
Как и любое явление, современное искусство вскоре начинает обрастать направлениями: концептуальное искусство, минимализм, популярные в 60х – 70х. Потом все от этого устают и возвращаются к цвету, форме, изобразительности. В конце 70-х Германии появляется движение «Новые дикие», которые своей целью ставят обновление художественного видения, иногда посредством эстетического шока, принятие опыта более старшего поколения (П. Пикассо, Ф. Бэкона, Э. Уорхола, Д. Хокни). Постмодернистская установка, на их взгляд, заключается в освоении художественного наследия прошлого, освещении актуальных эстетических и психологических проблем на материале живописи прошлого и настоящего. Потом набирает обороты искусство, обращенное к массовой культуре: развивается кэмпизм, искусство ист-виллиджа, нео-поп, также развивается фотография. А сегодня куча-куча всего да навалом, как видите. Всюду современное искусство.
И всё же, в чем прелесть того, что можно за 15 минут нарисовать самому? В том, что прошлое скучно и ему следует бросить вызов. Или просто поглумиться над всем. Такое в истории случалось довольно часто, потому как всегда есть трудолюбивые «правильные» и, чаще всего, непонятые, «непослушные». И те, и те создают шедевры, меняют ход истории искусства. Но Венеры и подсолнухи уже придуманы, так почему бы не нарисовать Венеру с подсолнухами или не рисовать их вовсе – нанесем желтой краски, название оставим прежним. Плевок в сторону классики. Особенное видение привычного. Идея творца чаще всего остается неизвестной. И тут уже происходит два процесса, создаются два лагеря: те, кто не понимает, и те, кто старается понять всеми силами.
Первые не понимают, и в этом нет ничего дурного: почему произведением великого искусства должны являться два штриха, нарисованных на фоне пурпура? Куда приятнее смотреть на великие картины, от которых действительно получаешь эстетическое наслаждение. Волшебники кисти учились, трудились, совершенствовали мастерство, облекали свой талант в форму произведённого. Потому они и признаны, потому что прекрасное не может не считаться великим.
Для вторых в этом смысле полотно становится некой философской платформой, источающей тягу к интерпретации увиденного. Это довольно занимательный процесс: ты смотришь, казалось бы, на совсем обычные вещи, но, видя какие-то детали, которые доступны только тебе одному, ты продолжаешь воображаемой кистью в своей голове дописывать смысл, улыбаешься и радуешься тому, что ты это понял и придумал. Обычно всё есть и я могу лицезреть, наслаждаясь увиденным, безусловно, находя для себя определенные смыслы. Но тут всё намного рискованнее: игра мозга и воображения с небывалым азартом, которая приносит массу наслаждения. Похожий эффект оказывают работы прародителей-футуристов, сюрреалистов, дадаистов. Наблюдатель становится непосредственным участником творческого процесса, будто бы вторым, конечным элементом всей сути произведения. Или не становится вовсе. Тогда есть те, которым просто наплевать: они хотят, чтобы все думали, что они понимают. Потому что это сейчас необычно.
Поколение «умственного похмелья», уставшее от сложности форм и всего того, что уже придумано было до них, ищут нетривиальные смыслы, желая подписаться под полотном нового времени. Оно разбирается практически во всем и тонко чувствуют актуальное. С одной стороны это круто, что молодёжь читает Сартра вприкуску с Верленом, и это достойно уважения и гордости. Но с другой стороны, среди всяких светлых умов всегда есть подражатели, те, кто хочет быть в теме. И среди любителей современного искусства навалом и тех, и тех. Последних в особенности. Те, кто всегда желали быть в авангарде, безусловно, это всё современное искусство поймут. От скуки.
Искусство вообще коварная штука: ты можешь показать своему другу полотна Гогена и он останется равнодушным, восхитившись неподалеку располагавшемуся Дега. Ведь нет ничего удивительного в том, что нас восхищает разное. Не стоит забывать о важнейшей функции искусства – способности дважды вызывать эмоции: у автора (от увиденного непосредственно) и у созерцателя (от увиденного на полотне). Первое – результат эмоций, второе – причина. В современном искусстве эта задача становится в тысячи крат сложнее.
Здесь нельзя просто наблюдать – ничего непонятно. Потому надо подключить какие-то дополнительные сенсоры, чтобы понять этот межгалактический язык. Либо просто почувствовать, либо стараться проанализировать. Так, произведения современного искусства – взаимодействие исполнителя и получателя. Игра. Но иногда эта игра не получается, потому что есть ну совсем уж непонятные и откровенно бездарные вещи, такое бывает всегда. Мало кто вообще солидарен с современным искусством, потому что никакого ожидаемого привычного от картин (в нашем сложившемся понимании) удовольствия мы не получаем, а получаем что-то новое, не стандартное для нас. Конечно, есть и совсем грязное искусство: голые разрисованные манекены, измазанные помадой головы мужчин, изуродованные холсты. Полный трэш. Сейчас такого в достатке. «Я тоже так могу» — скажете вы. Но, почему-то, они смогли раньше.
«Да, есть Твомбли и его петли, да, есть Ротко, фактура и цвет – его стихия. Они придумали своё и показали миру, что верят в это. Но есть совсем неэстетичные вещи, в которые не верится ни мне, ни самим авторам», — говорит одна начинающая художница, моя знакомая. «Вещи, труда которых не составит сделать даже маленькому ребенку, да и сообщение, передаваемое этим объектом, не всегда понятно. Иногда смысл уже додуман. И вряд ли я назвала бы это искусством. Смотришь и пустоту какую-то видишь. В какой-то степени это обидно. Не понимаю, как они могут стоять на одном уровне с Веласкесом или Васнецовым». Тогда это и не искусство вовсе — это акт искусства, перфоманс, мысль, которая жаждет быть донесенной. Протест плюс призыв. А может и вовсе шутка и над этим даже не стоит задумываться, оно просто есть и есть. И требовать от него многого не стоит.
Всему есть предел, согласитесь. Наверняка из представителей современного искусства вырастут классики, но классиками могут быть далеко не все. Таких даже большинство. Ведь и правда есть те, кому хочется верить, пусть и в рамках искусства современного, а не искусства вообще. Тогда это правдивое искусство, и это хочется называть искусством, пусть даже и интуитивно, если не понимаешь. Почему-то душа чувствует такие вещи. А есть те, чьи «акты» заставляют ужаснуться и разозлиться. Или выбросить в мусор, как сделала недавно по случайности уборщица одной из выставок в Италии.
Возможно, мы это поймем позже, как когда-то поняли поставленный посреди выставочного зала писсуар Дюшана. И нет ничего плохого в том, что мы не понимаем современное искусство. Ровно как и нет ничего из ряда вон выходящего в том, что кому-то оно нравится. Совсем необязательно, что они выскочки или ярые поборники моды. У каждого произведения искусства есть свой адресат, это вполне очевидно. Другой вопрос состоит вот в чём: останется ли это «прекрасным» на века? Смогут ли авторы встать на одну ступень с великими гениями изобразительного искусства? И можно ли это считать жанром, а не периодом времени? Это соблазнительно для немногих, пусть и восхищает разные умы: от профессионалов и истинных эстетов (их, от пресыщения, чаще) до нас с вами. И если восхищает, то оно имеет право быть. Но хватит ли сил у такого искусства затесаться в ряды великой истории в виде представителя непоколебимой временем классики.